С Алексеем я дружу давно. Мне казалось, что хорошо изучил его. Оказывается, что мы хоть и живем рядом целых три года, а все равно ни черта не знаем друг о друге. Я долго размышлял, мог бы я совершить нечто подобное, и решил, что нет. Что бы дурного ни сделала мне женщина, мне было бы жаль ее убивать и я не поднял бы на нее пистолет.

Пашка Щекин едет на практику в Ленинград. Туда посылают двадцать пять человек. Меня, хоть я и просился в Ленинград, Васятку и моего нового друга Алика Грачева направляют на Северный флот.

10 октября.

Вчера нам долго не спалось и Алик рассказал мне, что его отец окончил два класса церковной школы, воевал в империалистическую войну, был подносчиком снарядов в Чапаевской дивизии. Из-за хорошего почерка стал писарем, потом помощником счетовода. В Васильсурске они жили в восьмиметровой комнате в деревянном бараке, бывшей кухне, где всегда зимой ночами замерзала вода. Алик был единственным сыном. Уходя на работу, родители запирали его в комнате. Постоянная изоляция наложила сильный отпечаток на его характер. Он и сейчас теряется в больших компаниях, любит тишину, никогда не скучает в одиночестве, много читает. Только за несколько лет до войны они переехали в Ленинград. На курсе Алик ничем не знаменит, но я знаю, что у него хорошая душа и на него можно во всем положиться.

11 октября.

Сегодня вечером мы уезжаем на практику, но все равно, как и вчера и позавчера, до обеда вылавливали в Вятке бревна и складывали их на берегу. Впечатление такое, что майор Анохин слегка помешался на дровах. Словно дровами, а не снарядами стреляют пушки на фронте, а самолеты сбрасывают их вместо бомб. Штабелями бревен уставлен весь берег Вятки. И все равно мы шныряем по реке на лодках и баграми тащим к берегу плывущие бревна. Говорят, что даже вагоны, в которых мы поедем на практику, нам тоже подадут с дровами. Мы их быстро разгрузим и только после этого погрузимся сами. На вечерней поверке майор сказал: «Работаем с вами три года», имея в виду время своего пребывания в должности начальника курса, но курсанты поняли его по-своему и гаркнули в двести глоток: «Ха-ха-ха!»

Именно, не учимся, товарищ майор, а работаем.

17 октября.

Вчера прибыли в Полярное. Доехали до Мурманска на удивление быстро, за пять дней. Вечером нас распределили. Мне, как всегда, не повезло — хотел попасть на боевой корабль, а попал военфельдшером в полк морской пехоты. А Васятка, которому, как он утверждал, было все равно куда, попал в самую лучшую часть, в бригаду подводных лодок. В тринадцать ноль-ноль я с группой ребят получил приказ явиться на пирс и готовиться к отплытию. День выдался ясный, но холодный и ветреный. Удивляться нечему: сейчас середина октября, а это север. Только на боте узнали, что держим путь на полуостров Рыбачий, тот самый знаменитый на всю страну Рыбачий, о котором поется в популярной песне:

Вышли из гавани и стали ждать неприятностей — обстрелов, бомбежек, встреч с вражескими кораблями. Редкий переход из Полярного на полуостров обходится без такого рода сюрпризов. Но море покрыл густой туман. Шли долго, отчаянно проголодались. Матросы дали нам трески, из которой Васятка сварил уху. Кроме рыбы, в ней были только соль и лавровый лист. Хлеба тоже не было, но ухой насытились. Из-за густого тумана командир бота идти дальше не захотел и мы выгрузились на мысе Шурупов среди голых и безлюдных скал в двух сутках ходьбы от госпиталя. На наше счастье туман стал рассеиваться, мы снова поднялись на бот, и он пошел в Вейну. На этот раз нас миновала судьба Робинзона Крузо.

Итак, я на полуострове Рыбачий. Фронт в семи километрах. Отчетливо слышна орудийная канонада. Местность очень красивая. Гранитные сопки, круто обрывающиеся к воде, покрыты мхом, кое-где на них виднеются шапки снега, и бескрайнее Баренцево море. Не могу даже сказать, какого оно цвета: около берега — зеленоватое с коричневым оттенком, а дальше зеленовато-голубое. Нам отвели палатку с уже натопленной печкой и мы отлично выспались, а потом умылись в холодном прозрачном ручье. Мой полк в четырех километрах отсюда, ближе к фронту.

24 октября.

Прошла первая неделя практики. Я живу в артиллерийском дивизионе в землянке. Дел мало. Самое важное и приятное — снимать пробу пищи. С умным видом пробую вермишелевый суп и гречневую кашу с мясными консервами. Мне кажется, что очень вкусно, но я все же делаю кое-какие замечания. Врачу полагается держать кока в тонусе. Кок преданно смотрит на меня. Ведь я в журнале должен дать оценку обеду. Наверное, со стороны эта оценка выглядит очень смешно. За весь сегодняшний день пришел только один больной. Я его выстукал, прощупал, как нас учили в клинике. Ничего подозрительного не нашел, но на всякий случай велел прийти еще раз. Каждый день мы обязаны вести дневник практики. Записывать туда пока нечего.

Встретили меня очень приветливо. Слово «академик» действует магически, как пропуск. Даже командир дивизиона, узнав, откуда я, сказал: «ого» и добавил, что скоро, возможно, понадоблюсь. И, хотя он не расшифровал, для чего, было приятно, что живу здесь не зря.

Мое положение курсанта двойственно — выполняю, обязанности офицера, ем в офицерской землянке, но чувствую себя в ней не как равный, а словно случайно и не по праву попал туда. От этого и неловкость, и ощущение скованности. С матросами держусь, как с товарищами, а в землянку-кают-компанию стараюсь ходить пореже и только после всех.

Недавно Северный флот праздновал свое десятилетие. Каждое соединение должно было внести к празднику свой вклад — чувствительный удар по врагу. Подводники потопили четыре транспорта и один сторожевик. Наш артиллерийский дивизион засек и подавил две батареи врага и получил благодарность командующего флотом. Санитар рассказал мне, что по случаю юбилея в дивизионе было грандиозное пиршество с выпивкой, гуляшом из свинины и десертом из набранных в тундре свежих ягод. Лично у меня при воспоминании о водке по телу проходит дрожь. Как я установил, ее действие на мой организм имеет три стадии:

1. Латентная, или скрытая, стадия.

2. Стадия опьянения.

3. Стадия мучений. (Самая продолжительная, сопровождается целым рядом отвратительных ощущений и полной неработоспособностью.)

Поэтому я рад, что приехал на практику после праздников. Вполне вероятно, что при моем характере, для того чтобы продемонстрировать отсутствующую у меня матросскую удаль, я бы выпил лишнего, а потом долго страдал и мучился, проклиная себя. А вообще многое здесь мне нравится — дисциплина, деловитость, простота отношений. Недавно в кают-компании офицеры заговорили о деньгах и один лейтенант сказал:

— Зачем мне здесь деньги? Я их лучше отдам государству. Оно использует их гораздо рациональнее.

Многие поддержали его.

27 октября.

Только что пришли два больных матроса. У одного острый ларингит. Сделал ему согревающий компресс. Посоветовал подышать паром. У второго растяжение связок голеностопного сустава. Все время хочу, чтобы появился больной с чем-нибудь серьезным и боюсь этого.

5 ноября.

Сильно похолодало. С моря почти постоянно дует резкий, пронизывающий до костей, ветер. Уже несколько раз выпадал, а потом таял снег. Хожу в полушубке и шапке. Моя санитарная часть состоит из большой землянки, разделенной наполовину пологом из одеял. В первой половине, амбулатории, ведется прием. Там стоит стол, топчан, полка с лекарствами, две табуретки. Во второй половине, за пологом, лазарет на шесть коек. Двухэтажные деревянные нары, табуретки, столик. Все самодельное, сработанное руками матросов. В лазарете я сплю вместе с санитаром. Когда попадаются постельные больные, они лежат тут же. Опишу, как прошел сегодняшний день. Утром пришли четверо больных. У двоих фурункулы. Фурункулезом болеют многие. Нужно обязательно провести беседу с матросами. О профилактике венерических заболеваний я уже рассказывал, слушали с интересом, смеялись, только актуальности эта проблема не имеет никакой: совсем нет женщин.