— Не сумлевайся, корешок, — заверил он Мишу, выходя с ним на перрон и прикидывая на глаз, с какого места будет удобнее подбежать к вагону. — Сделаем, как учил боцман Сидор Нечипоренко.

До отхода поезда Миша с морячком лениво фланировали по перрону, пили газированную воду, неторопливо курили, пуская вверх замысловатые колечки дыма. Наконец, раздался сигнал отправления, длинный состав заскрежетал, собираясь тронуться с места. Пора было действовать. Вместе с морячком они подскочили к открытому окну шестого вагона, моряк услужливо согнулся, давая Мише забраться себе на плечи, потом выпрямился, и Миша ловко, как кошка, нырнул в темноту и духоту вагона. Пронзительно засвистел и бросился к нарушителю патруль. Одному из патрульных, здоровенному детине, в последний момент, удалось ухватить Мишу за штанину и несколько метров он бежал за вагоном, не отпуская брюк и крича:

— А ну, вылезай, такую мать! Ишь чего задумал, полундра!

Неизвестно, чем бы закончился этот поединок с остервеневшим сержантом, если бы рядом инвалид костылем не разбил стекла вагона. В последний раз патрульный со злостью рванул штанину. Миша услышал, как затрещало и порвалось сукно, и с размаху свалился на пол, больно ударившись плечом и коленом о деревянный столик. Едва поднявшись с пола, на время позабыв про боль, он стал рассматривать левую штанину. Она являла собой жалкое зрелище. Как этому подлецу-патрульному удалось порвать крепчайшее флотское сукно, для Миши осталось тайной. Штанина была порвана почти до колена и два ее конца с неровными контурами, словно их выгрыз выводок голодных крыс, болтались, как паруса. Миша, как мог, стянул края черными нитками, отчего брюки приобрели весьма странную форму. Было ясно, что прежде, чем идти к Тосе, в Горьком предстоит побывать в ремонтной мастерской и потерять там часть и без того скудного времени. Тяжко вздохнув, Миша взобрался на вторую полку, занятую для него матросом, и стал смотреть в окно.

Назвать их поезд тихоходным — было сильным преувеличением. Это была улитка, поставленная на колеса и движущаяся по рельсам. Не встречалось деревянной будки в поле или навеса, где бы поезд не останавливался, неизвестно кого дожидаясь и кого пропуская. Такие поезда пассажиры окрестили «пятьсот-веселыми». В вагоне было накурено, тесно, внизу надрывно кричал ребенок. От его крика шумело в голове. За окном непрерывно лил сентябрьский дождь. Холодный пар заволакивал деревья. На полях кое-где копошились темные фигурки людей. Иногда мимо, обгоняя поезд, по дорожным ухабам проносился детище военного времени — газогенераторный грузовик, и стоявшие в нем женщины в ватниках и платках приветливо махали поезду. Сквозь неплотно прикрытое окно доносился сладковатый запах соломы, перемешанный с паровозной гарью. Быстро стемнело. Новый приятель-матрос уснул. Он лежал на полке рядом с Мишей, широко разбросав ноги, так что пассажиры должны были сгибаться, чтобы пройти по вагону. Грудь матроса была доверчиво распахнута всем ветрам, воздух сотрясался от храпа. Мише он напоминал матросов первых революционных лет. Всех пассажиров в купе он угостил салом, ребенку дал сахара и тот успокоился, а когда к кому-нибудь обращался, брал собеседника за грудки и называл «голуба душа».

Проехали Котельнич, Пижму. Пассажиры угомонились, уснули. Только Миша не спал. Он думал о предстоящей встрече с Тосей.

В Горький поезд прибыл на рассвете. Здесь, как и в Кирове, вокзал был переполнен. В когда-то просторных залах ожидания от самого порога внакат лежали транзитные пассажиры. Они заполняли все свободные помещения, выплескивались в привокзальный сквер, на площадь, мостились на узлах, чемоданах, мешках, прямо на земле. Они жевали, играли на трофейных губных гармониках, спали, покряхтывая во сне от холода. Когда рядом с ними шуршали сухие листья, они настороженно озирались, потом снова укладывались на угретые места. «Откуда их столько? — недоумевал Миша. — Не иначе это скопище людей — женщин, детей, стариков — возвращалось после эвакуации в свои освобожденные города и деревни».

Ремонтная мастерская еще не работала. Миша разыскал окошечко военного коменданта в надежде узнать, где можно найти сто сорок восьмой санитарный поезд. Лейтенант недолго полистал журнал.

— Сто сорок восьмой ночью ушел.

— Не может быть, — сказал Миша упавшим голосом. — Он должен стоять в Горьком еще пять дней. Проверьте, пожалуйста.

Лейтенант снова заглянул в журнал.

— А я говорю, ушел ночью в Арзамас.

— Это далеко?

— Сто двадцать километров.

От окошечка коменданта Миша отошел с тяжелыми предчувствиями. «А если и в Арзамасе я ее не застану?» Казавшаяся совсем недавно столь оригинальной и смелой идея догнать санитарный поезд и увидеть Тосю вдруг померкла, стала утопической, маловероятной.

Как значилось в расписании, пассажирский поезд на Арзамас уходил в пять часов дня. Терять восемь часом драгоценного времени Миша не мог. Со свертком под мышкой, где хранился сухой паек, он побрел по железнодорожным путям в поисках случайного попутного состава. Но, как назло, все поезда шли в других направлениях. Наконец, один кочегар посоветовал:

— Дуй, моряк, на сортировочную. Там быстрей найдешь.

Час спустя Миша сидел в кабине паровоза и ехал в Арзамас. Мимо на запад проносились военные эшелоны. Когда поезд стоял долго, машинист, пожилой, толстый, доставал из деревянного чемоданчика еду и, разложив ее перед собой, аппетитно причмокивая, звал Мишу:

— Угощайся, флотский.

Есть Мише не хотелось. Вид жующего машиниста раздражал его.

— Почему стоим? — нетерпеливо спрашивал он.

— А ты куда торопишься?

— У меня отпуск кончается.

Наконец, замелькали одноэтажные деревянные домишки, машинист затормозил:

— Прыгай. Прямо через путя жми. Там они, санитарные стоят.

Но на путях ни одного санитарного поезда не было. Миша снова отправился к коменданту. Комендант был морщинист и сед, по возрасту ему давно следовало быть генералом, по крайней мере, полковником, но на мятых погонах сиротливо блестели по две маленькие звездочки.

— Плохи твои дела, курсант, — сказал он, выслушав Мишу, попыхивая небольшой, прокуренной до черноты трубочкой. — Сто сорок восьмой санитарный четыре часа назад убыл на запад в направлении Ковров, Владимир, Москва. — Комендант говорил, сильно, по-волжски, окая. — Кто у тебя в этом поезде? Жена? Мать?

— Девушка, — помедлив, ответил Миша.

— Небось, всего раз и видел? — И, заметив замешательство на лице Миши, спросил весело: — Угадал? Один?

— Два, — неохотно ответил Миша. — Не понимаю только, какая разница?

Комендант рассмеялся, выбил трубку о каблук сапога:

— Ты прав, курсант, никакой. Хочешь, я тебя здесь с такой кралей познакомлю, что насовсем в Арзамас переедешь?

— Благодарю, — сухо ответил Миша. Ему было не до шуток. Заканчивались третьи сутки отпуска. В его распоряжении оставался только один день. Завтра надо собираться в обратную дорогу. Комендант сделался ему неприятен. Миша был уверен, что он ничем не захочет помочь.

— Разрешите идти?

— Подожди. — Некоторое время комендант молчал, внимательно изучая бумагу, которую достал из сейфа, потом сказал: — Через час мимо транзитом на Москву проследует эшелон. Пойдем, попросим начальника станции. Может, подсадит тебя.

Этот поезд, в отличие от двух предыдущих, мчался, почти не останавливаясь. Казалось, все услужливо уступали ему дорогу. Уже в одиннадцатом часу вечера, проведя в паровозе семь часов, Миша спрыгнул на малом ходу, помахал бескозыркой на прощанье машинисту и его помощнику и зашагал к вокзалу. Это была станция Владимир. Машинист не сомневался, что они давно обогнали санитарный поезд и именно здесь Мише следует его дожидаться. Однако предположения машиниста не оправдались. Вероятно, он скверно решал популярные в школе задачки с двумя поездами, движущимися в одном направлении. Сто сорок восьмой санитарный сорок минут назад проследовал мимо Владимира на станцию Петушки. Единственный поезд, следующий в попутном направлении, должен был прибыть сюда только глубокой ночью.